Джеймс Купер - Сатанстое [Чертов палец]
— Я вполне понимаю вашу политику, Бельстрод, но не могу понять вашей откровенности. Конечно, вы можете быть уверены, что я не злоупотреблю ею! Я готов согласиться с вами, что ваша рана является большим козырем в вашей игре, но чем я могу похвалиться против вас?
— Чем? Ролью защитника, и эта роль, могу вас уверить, Корни, может очень многое сделать! Это проклятое нападение индейцев, говорят, довольно серьезное на этот раз, может в течение нескольких дней держать наших барышень в страхе; оно для меня крайне невыгодно, но зато очень выгодно для вас, потому что раненый совершенно стушевывается перед человеком, подвергающимся опасности быть убитым с минуты на минуту. Эта роль защитника превосходная, и я советую вам, по дружбе, использовать ее как можно лучше. Я не таюсь от вас. Корни, и честно говорю вам, что решил как только можно лучше использовать свое ранение.
Трудно было не рассмеяться такому дружескому совету, по-видимому, вполне искреннему. Проболтав с ним еще около получаса, я простился, пожелав спокойной ночи.
— Не падайте духом, Корни! — сказал майор, пожимая мне руку. — Пользуйтесь своим преимуществом, как знаете и как умеете, потому что, повторяю вам, я, со своей стороны, сделаю то же самое! Таким образом, будут состязаться мужество в прошлом с мужеством в настоящем. Не будь я лично заинтересован, никому в мире не пожелал бы так от души удачи, как вам, мой добрый друг!
И действительно, я чувствовал, что Бельстрод говорит правду; при этом я видел также, что он уверен в успехе.
Выйдя от него, я прошел в гостиную и по счастливой случайности застал там Аннеке одну. Гурт уговорил Мэри пройтись вместе с ним по двору, а Дирк и мистер Ворден увлеченно совещались с хозяином дома и местными колонистами, укрывшимися в форте.
Под впечатлением разговора с Бельстродом я решил воспользоваться этим счастливым случаем. Его рана меня сильно тревожила; я вполне сознавал, что это большой козырь в его руках и что жалость всегда играет большую роль в чувствах женщины. Что я, собственно, говорил Аннеке во время этого разговора, я едва помню, но в словах моих звучало самое горячее, самое искреннее чувство; мне хотелось так много сказать, так многое разъяснить, что вначале Аннеке не имела возможности вставить слово; но я видел, что она была взволнована и растрогана и слушала меня внимательно и благосклонно. Когда я рискнул взять ее руку, она не отняла ее у меня. Тогда я нашел такие слова, которые вызвали слезы на ее глаза, и она наконец ответила:
— Вы выбрали странный момент, Корни, чтобы говорить о таких вещах, и я едва знаю, что вам ответить! Но мне кажется, что в такую минуту, когда нам со всех сторон грозит опасность, люди прежде всего должны быть искренни. Я знаю, что мы рискуем быть захваченными этими дикарями, которые кругом обложили наш дом и каждую минуту могут ворваться сюда и убить всех нас. Никто из нас не может сказать с уверенностью, что он завтра будет жив, и потому, в случае, если бы с вами, Корни, случилось что-нибудь, а я осталась жива, то весь остаток жизни моей был бы отравлен сознанием, что я не решилась признаться вам в том хорошем чувстве, которое вы давно уже сумели внушить мне к себе, и утаила от вас то счастье, какое я испытала, когда несколько месяцев тому назад вы так честно и откровенно признались мне в своих чувствах ко мне!
Не понять значения этих слов было совершенно невозможно, тем более что тихие слезы и полное любви выражение ее чудных глаз подтверждали смысл ее речей.
Более часа мы провели с Аннеке с глазу на глаз. Мы не замечали времени, перебирая все прошедшее, столь дорогое для нас обоих, и Аннеке созналась, что она часто думала о том смелом маленьком мальчугане, который так геройски вступился за нее, когда она была еще крошечной девочкой. Затем она сказала, что Бельстрод, этот столь опасный в моих глазах соперник, никогда не внушал ей иных чувств, кроме чисто родственных. Бедный Бельстрод! Я положительно был опечален за него и не мог удержаться, чтобы не высказать этого Аннеке.
— Не беспокойтесь о нем, — сказала она с лукавой улыбкой, — он, конечно, переживет неприятный момент укола его самолюбию, но затем будет рад, что не дал воли своему мимолетному капризу, внезапно вспыхнувшей склонности к молодой американке, которая, быть может, была бы совершенно не на своем месте в том блестящем круге, где должна вращаться его жена. Возможно, что в настоящее время он предпочитает меня всем другим девушкам, которых он знает, но его привязанность, — если то чувство, которое он питает ко мне, заслуживает этого названия, — не похожа на вашу, Корни! Это чувство не исходит из глубины его души, я это чувствую; в этом женщины почти никогда не ошибаются.
Помолчав немного, я заговорил о Гурте и его чувствах к Мэри Уаллас и спросил, неужели его чувство, столь же сильное и искреннее, как и мое, никогда не встретит взаимности?
— Позвольте мне, Корни, ничего вам на это не ответить: всякая женщина хочет быть свободна в выборе своей судьбы и всегда держит свои намерения в секрете; но даже и в том случае, если бы намерения Мэри были мне известны, я никогда не сочла бы себя вправе говорить о них. Лично не имея больше никаких тайн от Корни Литльпэджа, я не вправе выдать другую, как выдала себя!
Мне пришлось удовольствоваться этим ответом и сладким сознанием, что я давно любим. Когда Аннеке ушла и я остался один, я был до того ошеломлен происшедшим, что с трудом мог себя уверить, что все это был не сон.
Но Бельстрода мне было глубоко жаль, скажу даже, болезненно жаль: бедняга был так уверен в успехе всего какой-нибудь час или два тому назад, и я чувствовал, что у меня положительно не хватит духа сказать ему о том, что произошло.
Гурт Тен-Эйк вернулся со своей прогулки с Мэри Уаллас более печальный и огорченный, чем когда-либо.
— Я думал, — сказал он, — что в этот момент общей опасности она наконец откроет мне свое сердце или хоть даст мне малейшую надежду. Но нет! Все, что мне удалось добиться от нее, это замечание, что данный момент совершенно неудобен для таких разговоров. И, право, мне кажется, я готов сейчас бежать в лагерь этих распроклятых гуронов, чтобы они убили меня, но вместе с тем я думаю, что все-таки она все это время слушала меня, хотя я говорил ей только об одном — о моем чувстве к ней; ведь это как-никак утешительно!
Это была правда, но мне невольно напрашивалось сравнение такого поведения Мэри Уаллас с откровенным и чистосердечным признанием Аннеке, и я от души пожалел моего доброго, благородного друга.
ГЛАВА XXVIII
Как мало знаем мы, что мы есть, и как неизмеримо меньше знаем мы то, чем мы будем. Река времен течет беспрерывно и уносит один за другим наши мыльные пузыри, которые лопаются, едва родившись, а государства вздымаются высоко, как волны, чтобы снова их поглотила бездна.
